К. МАРКС
СООБЩЕНИЯ АНГЛИЙСКОЙ ПЕЧАТИ
Лондон, 20 марта. Герцог Ньюкасл издал приказ об отзыве лорда Лукана, лорд Панмюр опубликовал послание Раглана, направленное против Лукана, а лорд Хардинг, этот замечательный коннетабль английской армии, отказал Лукану в проведении расследования и военном суде. Несмотря на оппозицию двух министров, главнокомандующего в Крыму и верховного главнокомандующего в Лондоне, лорд Лукан своими подробными объяснениями в палате лордов доказал вчера, что не он, а исключительно Раглан несет ответственность за гибель легкой кавалерии под Балаклавой и что министерства Абердина и Пальмерстона, чтобы спасти этого покладистого, тупого и сговорчивого командующего в Крыму, отдали на расправу возмущенной публике лорда Лукана. Надо же было как-то удовлетворить это чудовище — общество. Решающее значение в этом вопросе имеет неоконченное письмо, найденное на трупе генерала Каткарта, письмо, адресованное его жене и написанное 2 ноября — за три дня до сражения при Инкермане [107] и спустя неделю после кавалерийской атаки под Балаклавой. В этом письме прямо сказано:
«Ни лорд Лукан, ни лорд Кардиган не заслуживают порицания, скорее наоборот, ибо они подчинялись приказам».
Газета «Times» в сегодняшней статье о Венской конференции [108] делает следующее характерное замечание: если конференция будет вестись всерьез, то главных препятствий следует ждать со стороны турок. Основных уступок в рамках четырех пунктов придется добиваться не от царя, а от султана.
Позавчера газета «Times» снова мистифицировала своих читателей «достоверным» сообщением о том, что еще до 19 марта имели место сильная бомбардировка и решительный штурм Севастополя. Откуда такой внезапный поворот от безнадежного отчаяния к жизнерадостности, основанной на суеверии? Газета «Times» начала свою крымскую кампанию против свергнутой коалиции и свое «ceterum censeo» [109] по поводу необходимости образовать следственную комиссию как раз в тот момент, когда Гладстон создал угрозу ее монополии, предложив отменить штемпельный сбор и уменьшить вес газет, которые разрешается пересылать почтой с уплатой одного пенса; он предложил ограничить этот вес четырьмя унциями, то есть весом меньше веса одного экземпляра «Times». Как только Гладстон был свергнут, его преемник сэр Дж. К. Льюис взял билль обратно, и газета «Times», надеясь, что все останется по-старому, внезапно отказалась от своего меланхолического взгляда на крымские события; вместо этого газета дает патетическую панораму, блещущую лучами надежды на успех, где снова действует та самая армия, над которой лишь три месяца назад эта газета произносила надгробную речь. Сегодня «Times» опять мрачно настроена, поскольку вчера сэр Дж. К. Льюис, вопреки всем ожиданиям, снова внес билль об отмене штемпельного сбора с газет. Ненависть автора ретроспективных обзоров к свежим новостям! — восклицает «Times». Льюис, как известно, был издателем журнала «Edinburgh Review».
Мы еще вернемся к этому биллю, как только он со всеми подробностями будет изложен в палате общин; пока лишь отметим, что этот билль является уступкой манчестерской школе, за которой остается заслуга неутомимой агитации в пользу осуществления свободы конкуренции в области печати. Уступка министерства Пальмерстона манчестерской школе является captatio benevolentiae [попыткой завоевать благосклонность. Ред.] на случай роспуска палаты общин и новых парламентских выборов.
Написано К. Марксом 20 марта 1855 г.
Напечатано в «Neue Oder-Zeitung» № 139, 23 марта 1855 г.
Печатается по тексту газеты
Перевод с немецкого
К. МАРКС
ИЗ ПАРЛАМЕНТА: ДЕБАТЫ О ПРУССИИ В ПАЛАТЕ ЛОРДОВ
Лондон, 21 марта. На вчерашнем заседании палаты лордов лорд Линдхёрст, старый коллега Ливерпула и Каслри, внес, наконец, свое давно обещанное предложение «по поводу отношения Пруссии к Венской конференции». Два обстоятельства, заметил он, придали этому вопросу за последнее время новый интерес: послание умирающего русского императора прусскому двору и манифест Александра II, в котором последний обещает завершить политику Петра, Екатерины, Александра и своего отца. Как сама Россия представляла себе политику Пруссии, можно видеть по следующей выдержке из секретной депеши, которую Поццо-ди-Борго послал Нессельроде незадолго до войны 1828–1829 годов. В этой депеше, между прочим, говорится:
«Если Россия прибегнет к насильственным мерам в отношении Турции, то есть все основания надеяться, что Пруссия никоим образом не будет ей в этом препятствовать; напротив, позиция Пруссии, одновременно независимая и дружелюбная, будет оказывать сильное сдерживающее влияние на другие государства и заставит их согласиться с результатами, которые отвечают достоинству и интересам России. Берлинский кабинет необходимо будет в какой-то мере посвятить в наши замыслы и убедить его в том, что роль, которую мы отводим Пруссии, будет способствовать упрочению искренних отношений между обоими монархами и обоими дворами».
Можно ли было, восклицает Линдхёрст, более пророчески предсказать тот курс, которого прусский двор придерживался за последние полгода или год? Пруссия, правда, подписала протоколы от 5 декабря, 13 января и 9 апреля. Целью этих протоколов являлась эвакуация Дунайских княжеств и получение гарантий независимости султана и целостности Турции.
Действовал ли прусский двор в соответствии с этой целью? В связи с займом в 30 миллионов талеров на военные операции барон Мантёйфель заявил: в вышеуказанных протоколах Пруссия высказалась о политике России в том смысле, что была совершена большая несправедливость; но пойти дальше этого и принять активное участие в войне Пруссия не считает себя обязанной. Разве это язык великой нации? И разве Пруссия не взяла на себя прямое обязательство защищать Турцию, подписав договоры 1840 и 1841 годов? Барон Мантёйфель прибавил к этому, что независимость Германии или немецкие интересы не затрагиваются возникшим конфликтом и поэтому Пруссия не считает себя обязанной приносить какие-либо жертвы. Однако сам барон Мантёйфель в другом документе утверждал противоположное. Впрочем, если царь овладеет Константинополем, то будет излишне говорить о немецкой независимости и немецких интересах. Они должны будут уступить превосходящей силе. Коснувшись затем вскользь отставки военного министра Бонина, отозвания посла Бунзена из Лондона и отказа от составления ответного адреса прусских палат на тронную речь, Линдхёрст «перешел ко второму акту этой политической драмы». По истечении значительного времени, заявил он, Австрия сочла возможным потребовать от России эвакуации Дунайских княжеств. Это требование было составлено и направлено на подпись в Берлин. Из Берлина в Вену были посланы контрпредложения, совершенно неприемлемые, но повлекшие за собой потерю времени, поскольку их надо было представить на рассмотрение союзникам. Россия тем временем эвакуировала Дунайские княжества, продолжая оккупировать, однако, часть их территории по соображениям военного характера; вместе с тем она заявила, что впредь намерена занять чисто оборонительную позицию; тогда Пруссия вышла из объединения, утверждая, что Россия-де удовлетворила все благоразумные требования. С этого момента Пруссия пускала в ход все средства, чтобы расстроить планы Австрии. С этой целью она обращалась с предложениями, в большинстве случаев успешно, к Союзному сейму и к отдельным немецким государствам. В то же время Россия выразила публично благодарность двум немецким государствам за их отказ присоединиться к союзникам. Он (Линдхёрст) переходит теперь к третьему и последнему акту этой драмы. Союзники назначили встречу в Вене на 8 августа для того, чтобы решить, какие требования предъявить России в качестве основы любых предварительных переговоров. Пруссия, как обычно, была извещена об этом, и извещение посылалось ей не один раз. Она не отказалась прямо от участия в конференции, но на деле на нее не явилась. Вследствие ее отсутствия союзники вместо того, чтобы составить протокол, подписали ноту, в которой в качестве основы будущих переговоров выставлялись четыре пункта. России было предложено принять эти четыре пункта, но она отказалась это сделать. Пруссия, со своей стороны, опубликовала и распространила документ, в котором выдвигала возражения против указанных четырех пунктов. Наряду с этим она продолжала воздействовать на Союзный сейм и на отдельные немецкие дворы с целью воспрепятствовать присоединению мелких немецких государств к союзникам. После заключения договора от 2 декабря Пруссии было сообщено, что ей предоставляется возможность к нему присоединиться. Пруссия от присоединения отказалась, но заявила о своей готовности заключить подобные же договоры отдельно с Францией и с Англией. После того как указанные страны дали на это свое согласие, Пруссия в ходе различных переговоров, внося различные предложения, требовала бесконечных изменений, заведомо зная, что и Франция и Англия обязательно их отвергнут. Когда он (Линдхёрст) говорит о Пруссии, то имеет в виду лишь официальную Пруссию. Он знает, что население Пруссии в огромном большинстве своем настроено против России. Совершенно непонятно, как Пруссия, отказавшись присоединиться к договору от 2 декабря, может требовать, чтобы ее пригласили участвовать в венских переговорах. Он надеется, что союзные державы ни под каким предлогом не допустят представителя Пруссии, в противном случае Россия имела бы на Венской конференции не один, а два голоса. Прусская дипломатия не изменилась со времени Фридриха Великого. Он напоминает о 1794 г., о времени незадолго до сражения при Аустерлице и после него и т. д.